Чего боится соня?
Вечером в условленное время я пришла в этот дом. Дети вежливо поздоровались. Наверное, мать предупредила их, чтобы вели себя прилично. Сама Людмила приветливо пригласила:
— Проходите, осматривайтесь, у нас все хорошо!
И только в уголках ее глаз блестел намек на тревогу. Никогда не знаешь, действительно ли человеку есть что скрывать или он просто нервничает от визита представителя государственной структуры.
— Спасибо, — улыбнулась я в ответ как можно непринужденнее.
— Ну, мальчики, показывайте, как вы живете!
Меня проводили в комнату. Все происходило, как обычно во время таких проверок: вот тут мы делаем уроки, вот наши учебники, вот тут мы спим. Хозяйка кивала и улыбалась, но напряжение ее не отпускало. Еще бы! Для нее, матери троих приемных малышей, мой визит — экзамен. Потому что я работаю в районной комиссии опеки и попечительства, и моя обязанность — проверять, не обижают ли взрослые усыновленных детей.
— А теперь на кухню, — предложила она. — Хотите чаю?
— С удовольствием.
Никогда не отказываюсь. Во время таких бесед за чаем люди невольно расслабляются, и тут самое время поговорить, понаблюдать за их реакциями.
Нас, работников социальной опеки, недолюбливают и опасаются. Каких только не распускают слухов! Будто мы при малейшей возможности отнимаем малышей у мам и пап. Неприятно такое слышать, а что поделаешь: люди есть люди. А вот я люблю свою работу, хотя она дается мне непросто. С одной стороны, спасаю крох от грубого и даже жестокого обращения. С другой — как же трудно разлучать деток с родителями! Ведь они плачут и не хотят расставаться даже с мамой пьянчужкой, совершенно потерявшей человеческий облик. А у меня сердце не камень, вопреки сплетням. Не люблю в себе эту уязвимость, стараюсь защищаться слоями брони. Но она не спасает…
— Митя, предложи тете печенье, — сказала мать.
Мальчик робко придвинул ко мне тарелку.
— Спасибо, милый, — я погладила его по голове.
Он едва заметно отстранился. Вот и первый звоночек: почему? Просто не любит чужих?
Второй парнишка рассеянно смотрел в окно, было видно, что он сидит с нами лишь потому, что мать попросила. Я задавала вопросы и наблюдала. Мальчики отвечали послушно, но как-то неуверенно. Вот Сережа отодвинул ногу, когда Людмила случайно прикоснулась к нему своей ногой. Еще один сигнал! Казалось бы, пустяк, но в нем для меня много информации… Мальчишки не любят прикосновений? А может, чего-то побаиваются? Я удвоила внимание, Мне нужно десять, двадцать раз проверять, прежде чем принимать решение.
— Мальчики, а где ваша сестра, Соня? — спросила я у детей.
— Она спит, — торопливо ответила вместо них Людмила. — Устала, набегалась.
— Я потом к ней на минутку загляну. Тихонько, чтобы не разбудить, вы не волнуйтесь.
Мне показалось или Сережа с Митей переглянулись? Они примолкли. Разговор за столом поддерживала только мать, как будто стремилась заполнить паузу, чтобы не вызвать у меня никаких подозрений.
А повод есть. К нам поступила жалоба от их соседа по лестничной площадке, дескать, ему не нравится, как ведут себя дети, и кажется, что в семье что-то не то. Что малышам здесь плохо. С ним самим я говорила по телефону, мужчина не мог толком ничего объяснить, только повторял: «Чувствую». И просил не говорить, что это он написал жалобу… Мы подошли к спальне, мать осторожно приоткрыла дверь. Девочка спала, укутавшись простыней. Какая милая! Но почему у нее изможденный вид?
— Сонечка у нас рано ложится, — сказала Людмила, пытаясь прикрыть дверь.
— Погодите секунду.
Я всегда придирчиво проверяю информацию. Потому что не должна ошибиться, не имею права, не могу. Вроде все хорошо. Может, эта семья чем-то насолила соседу? И он решил так отомстить? Бывало и такое. А женщина меня боится тоже понятно почему: если что, не видать ей никаких льгот, положенных на приемных детей. И это в лучшем случае. Тут и безгрешный занервничает. А безгрешных, как известно, не бывает. По большому счету, и к своим родным ребятишкам не всегда бываешь справедлив и заботлив, так что… Я вздохнула и шагнула в сторону.
— Ну хорошо, — начала было…
И вдруг увидела, как младший из мальчишек держится за живот и гримасничает.
— В туалет хочу… — прошептал он, почему-то со страхом глядя на мать. — Можно? Второй парнишка застыл с виноватым выражением на лице. Эге, да тут действительно что-то не в порядке!
— Сереженька, — поспешила сказать Людмила, — конечно, иди, что ты спрашиваешь?
Но я уже все поняла. Не впервые сталкиваюсь с чем-то вроде солдатской муштры, когда родитель запрещает детям ходить в туалет без спросу. Вообще все запрещает: дескать, дисциплина прежде всего. Дети-то часто трудные!
— Простите, — решительно сказала я, отодвигая хозяйку. Прошла в спальню и осторожно сдвинула с Сони простыню.
— Что вы делаете! — взвизгнула Людмила.
Я оттолкнула ее. Могла бы сейчас и ударить, хотя это категорически запрещено. Потому что голени девочки были в синяках и ожогах!.. Соня села на кровати, у нее был испуганный вид, но боялась она не меня.
— Вы не имеете права! — кричала женщина.
Не слушая ее, я позвонила в милицию.
— Да, жестокое обращение с детьми. Жду, — закончила я разговор.
— Дети, идите сюда! Одевайтесь, мы с вами сейчас поедем немного покататься.
Людмила сбросила маску радушной хозяйки. Это был другой человек. Пыталась мне помешать, но я так глянула на нее, что она отшатнулась.
Как хорошо, что я такая упрямая зануда! Теперь малыши спасены. Вырастут — поймут.