Невиновен был только ребенок

Уже одиннадцатый год работаю журналистом криминального отдела еженедельной газеты и за это время насмотрелась достаточно всяких ужасов. Но до сих пор так и не смогла привыкнуть к истекающим кровью людям сбитым пьяными лихачами, к трупам одиноких стариков, погибших от рук отморозков-наркоманов за жалкую сотню гривен, к окоченевшим тельцам новорожденных, выуженным из мусорных баков… Каждый раз, когда приходится выезжать на место события, глотаю успокоительное, а вернувшись, снова прикладываюсь к пузырьку с валерьянкой. Иван, мой коллега, ругает меня за то, что все принимаю слишком близко к сердцу:

— Ирка, так нельзя. Репортер, как и хирург, патологоанатом, должен обладать долей здорового цинизма. Если не станешь циником, либо инфаркт схлопочешь, либо сбрендишь.

— Добрый ты человек, Ванечка, — отшучиваюсь я. — Умеешь успокоить и поддержать в трудную минуту.

В душе понимаю, что в его словах есть рациональное зерно, но поделать с собой ничего не могу.

Тот рабочий день тоже начался с порции валерьянки. Нет, сначала был разговор с главредом.

— Ирина Леонидовна, есть информационный повод для «подвала», а если материала накопаете много, то и для полосной статьи. Только что звонил Смирнов…

Слава Смирнов — оперативный работник и по совместительству зять нашей корректорши. Он частенько подбрасывает нам бесценные для отдела криминала «информационные поводы».

— Да, звонил Смирнов… — повторил главред и замолчал. Зачем-то стал старательно протирать платком и без того идеально чистые стекла очков. Его руки чуть-чуть дрожали, и вид был несчастный. Нет, неправ Иван, не все на нашей работе становятся циниками. Вон Александр Николаевич, прежде чем в главреды выбился, в репортерском деле не одну собаку съел, а равнодушным к чужим бедам так и не стал.

— Ира, — отбросил он начальственный официоз, — там все очень непросто… Ты лучше сама Смирнову перезвони, он тебе подробно расскажет.

Перезвонила, поговорила, а повесив трубку, снова полезла в стол за валерьянкой. После выкурила подряд две сигареты, хотя бросила два года назад. Но как тут не закуришь… Днем раньше в нашем городе погиб ребенок. Четырехлетний малыш по имени Павлик. Не утонул, не попал под машину, не вывалился из окна — был забит до смерти отчимом. У милиции не было ни малейших сомнений в том, кто виноват, — подозреваемого уже задержали, он сейчас находится в следственном изоляторе. Вроде бы все ясно, но… Как недавно сказал Александр Николаевич: «Там все очень непросто». Был ли сожитель матери маленького Павлика единственным виновником трагедии? Разве никто из окружающих людей не знал, что этот изверг истязает ребенка? Ведь не от первых же побоев погиб малыш! А мать? Где была она? Почему не заступилась за сына, не уберегла от мученической смерти? Вопросы, вопросы, вопросы… Мне надлежало получить на них ответы и написать статью. С одной стороны, я ненавидела дела, полные животной агрессии палачей и крови безвинных жертв. Но с другой — была убеждена: об этом не только можно, но и нужно писать. Кричать, вопить, пытаясь достучаться до заплывших жирком равнодушия сердец. Ведь если бы не они, исповедующие подленький принцип «моя хата с краю», многих трагедий удалось бы избежать. Сначала я решила пообщаться с врачом больницы — тем самым, который констатировал смерть ребенка.

— Простите, у меня очень мало времени… — извиняющимся тоном произнес доктор после того, как мельком взглянул на мое редакционное удостоверение.

— Надолго вас не задержу, — пообещала я. — Хотя бы пять минут сможете мне уделить?

-Даже десять, но не больше, — мы вышли в больничный двор, присели на скамейку. — У меня как раз заканчивалось ночное дежурство, когда позвонили из приемного покоя. Там я застал женщину с окровавленным ребенком на руках. Очень много крови… Еще мысль мелькнула, что его сбила машина. Мать кричала: «Помогите!», а фельдшеру из санпропускника почему-то не дала осмотреть мальчика. Я чуть не силой забрал его. Думал, он без сознания, а оказалось… — доктор достал из пачки сигарету и стал разминать ее, но, так и не закурив, продолжил:

— Оказалось, он уже… Конечно, пытались реанимировать… К сожалению, поздно. Мы же не боги: чудеса — не наша парафия, оживлять мертвых не умеем…

— А женщина, мать мальчика?

— Когда я вернулся в приемный покой сказать, что ребенка спасти не удалось, она уже спала на топчане.

— Как спала?! — я подумала, что ослышалась.

— Мертвецким сном. Женщина была пьяная, даже не представляю, как смогла дойти до, да еще с ребенком на руках. Во всяком случае, когда фельдшер ее растолкал, на ногах почти не держалась…

— От чего мальчик умер?

— Даже при беглом первичном осмотре стало ясно: ребенка зверски избивали, и не раз. Уже говорил, он был весь в крови, потому я и решил сперва, что это несчастный случай или ДТП. А когда кровь смыли… — мой собеседник, и без того белокожий, побледнел так, что его по-детски веснушчатое лицо приобрело зеленоватый оттенок. — Поверите, на теле живого места не осталось, сплошная гематома. Мы, разумеется, сразу — же сообщили в милицию. Приехал лейтенант, попросил поскорее отправить ему результаты вскрытия. Вчера наш патологоанатом показывал мне заключение… Тяжелейшая черепно-мозговая травма, перелом четырех ребер (осколок одного из них проткнул легкое), разрыв селезенки, и как результат, сильное внутреннее кровотечение…. Еще — множественные переломы в прошлом, причем в больницу с этими переломами явно не обращались, потому что некоторые кости срослись неправильно. А кроме того — глухота, скорее всего, тоже результат травмы головы. Вы спрашивали, от чего этот ребенок умер? — врач резко повернулся ко мне, и я увидела, как ходят у него желваки. — От жизни паскудной умер! Я бы того урода, который его так… Своими руками… Чтобы эта мразь вообще землю не топтала. Только не нужно мне говорить о том, что долг врача спасать, а не устраивать самосуд…

— А я и не говорю…

— Понимаете, никак не могу привыкнуть…

— Понимаю… Спасибо вам, доктор…

Я стояла и смотрела, как медленно, по-стариковски сгорбившись, он идет к крыльцу. Нет, не прав Ванька, не все врачи циники. Есть и такие, для которых чужие раны болят точно так же, как свои. А иногда и сильнее.

Достала из сумки записную книжку. Так, куда теперь? В планах на сегодня еще бабушка погибшего Павлика и опекунский совет. Бабушка жила в тридцати километрах от города, но добираться к ней проще и быстрее — вокзал в пяти минутах пешком, а нужные мне электрички ходят очень часто, я узнавала. Спустя пятьдесят минут уже стояла возле трехэтажного кирпичного дома. Оторванная водосточная труба, «наскальная живопись» на стенах, возле единственного подъезда ни одного, даже чахлого, деревца… На лестнице пахло кошками и мочой. Возле нужной мне двери звонка не оказалось — пришлось стучать. Открыла женщина лет шестидесяти пяти (позже я узнала, что ей на десять лет меньше). Кроме того, что бабушка Павлика выглядела старше своих лет, в ней не было ничего необычного. Самая обыкновенная женщина, ну, может, не слишком ухоженная: волосы давно не крашены, на кофточке нет одной пуговицы, а во рту — зуба. Квартира тоже… как квартира. Мебельная стенка времен семидесятых, стол, накрытый дешевенькой скатертью, две герани на подоконнике, старый диван… Бедность, но не нищета. И довольно чисто… Так живут миллионы украинцев. Хозяйка усадила меня на почетное место (в то самое новое кресло) и, извинившись, убежала на кухню. Я достала из сумки блокнот, ручку и диктофон. Техника — вещь полезная, но не всегда надежная, поэтому я в некоторых случаях предпочитаю подстраховываться и делать записи.

— Значит, вы из газеты? — спросила хозяйка. — Насчет Павлуши? Такой золотой ребенок! Тихий, послушный… Господи, и за какие грехи ты нашего ангелочка так рано прибрал? — причитала женщина, промокая платком сухие глаза.

Я чуть не сказала, что не Бог виноват в смерти ее внука, но сдержалась. Раиса Тимофеевна продолжала рассказывать, каким чудесным ребенком был Павлик, а я слушала (записывать пока было нечего) и смотрела на ее трясущиеся руки. В какой-то момент она перехватила мой взгляд, сама взглянула на свои ладони, словно хотела рассмотреть получше. Переход от причитаний и всхлипываний к деловому тону был неожиданным и стремительным.

— Четыре года в рот ни капли не беру, — сообщила женщина, а они до сих пор дрожат. Все бы ничего, но когда квитанцию на почте заполняю, такие каракули выходят… Да и Олежек дразнится: «Бабуля, у тебя руки, как листочки на осине, трепыхаются…»

— А кто такой Олежек? — с любопытством спросила я.

— Так внучек же мой… — охотно пояснила Раиса Тимофеевна.

— Брат Павлика?

— Брат. Старшей дочки сынок. Людка-то три года назад в Италию укатила, на заработки, да так домой и не вернулась. Первое время хоть писала иногда, и даже деньги несколько раз присылала, а потом как сгинула: вот уже два с половиной года ни слуху ни духу.

— А искать ее не пробовали?

— Как же я ее в Италии разыщу? — она взглянула на меня, как на слабоумную. — Телефон за неуплату отключен, а вы говорите… Судя по интонации, отключенный телефон беспокоил женщину гораздо больше, чем судьба пропавшей дочери. Раиса Тимофеевна еще некоторое время распространялась по поводу дороговизны жизни, потом, спохватившись, что увела разговор не в ту степь, снова стала рассказывать о своей семье.

— Отца-то у Олежки нету, нагуляла Людка дите, поэтому смотреть за мальцом, окромя меня, некому. Можно было, конечно, в приют отдать, но жалко пацанчика. Да и то, пора уже мне о душе подумать, начать былые грехи замаливать. Воспитаю Олежку лучше, чем беспутных дочек.

«Наконец-то она заговорила и о дочери», — с облегчением вздохнулая. Моя собеседница была словоохотливой: с одной стороны, для журналиста, «накапывающего» материал, это хорошо, но с другой, меня интересует конкретное дело… Так ведь можно и три часа проговорить, а до сути не добраться.

— Зойка — та еще стерва, — продолжала Раиса Тимофеевна. — Хорошего хахаля себе нашла, нечего сказать! Своими руками обоих придушила бы! И ведь предупреждала ее, чтоб не связывалась с этим Русланом! А она: «Мама, ты ничего не понимаешь! Он меня любит…» Чтоб тебя перекосило со своей любовью тут женщина в сердцах смачно выматерилась, ойкнула и испуганно покосилась на диктофон,

— Не переживайте, все лишнее сотру, — успокоила я. — Как вы считаете, что именно привело к трагедии?

— Да водка проклятущая, что же еще! Сам-то Руслан выпивал умеренно, а Зойка… Понимаете, в нашем доме всегда пили. И мой батя, и дед, и брат, да и мамаша к бутылке прикладывалась. Я сама много лет… — она характерным жестом щелкнула себя по шее под подбородком. – А потом почувствовала: все, кранты, если не завяжу, коньки отброшу. Пошла и подшилась. Уже четыре года- ни-ни, — в голосе женщины зазвучала неприкрытая гордость.

— А ваша дочь сильно пьет? — тут же поинтересовалась я.

— Зойка? Она еще когда в ПТУ училась, частенько домой бухая, ой… простите… пьяная, заявлялась. В запои, правда, тогда еще не уходила, но квасила крепко. Получила в училище хорошую специальность — маляр-штукатур, но на стройке ни дня не проработала.

— А кем она работала?

Моя собеседница покраснела и замялась.

— Об этом не буду писать, — пообещала ей, — но знать я должна все. Иначе до конца разобраться не смогу.

— На окружной она работала… Ну, вы сами понимаете…

— Руслан был одним из ее клиентов?

-Да. То есть нет… То есть… Она же недолго этой самой… путаной работала. Потом с Алексеем познакомилась. Они сошлись, позже расписались даже. Хорошо жили, Зойка пить меньше стала. А потом меж ними словно черная кошка прошмыгнула: разбежались. Затем Витька был — тот еще оболтус… Затем… Эх, да что там говорить, не везло дочке с мужиками, ни с одним долго ужиться не могла. Хотя она тоже, конечно, не подарок, — Раиса Тимофеевна шумно вздохнула. — Но от всех прежних мужиков сама уходила: и тот ей не хорош, и этот… А с Русланом познакомилась — как взбесилась. Такая любовь-морковь, ну чисто бразильский сериал!

Мне самой Руслан с первого дня не понравился — мутный какой-то. С виду-то вполне приличный мужик: когда ко мне в гости приходил, обязательно конфет шоколадных коробку принесет, колбасы сухой или шпрот банку. Речь правильная, городская. И ко мне вроде бы со всем уважением: Раиса Тимофеевна то, Раиса Тимофеевна се… А у меня к нему все равно сердце не лежит: фальшивый он какой-то, неискренний, глаза колючие! Я об этом Зойке сразу сказала, да разве она послушает? Влюбилась, как мартовская кошка. Встречались они недолго, потом Руслан предложил к нему переехать, Зойка забрала Павлика и… — моя собеседница всхлипнула и обреченно махнула рукой. — Да если бы я знала, что этот изверг с нашей кровиночкой сотворит, костьми б легла, а Павлика к нему в дом не отпустила!

— А вы сами к ним когда-нибудь в гости ездили?

— Я? Нет. Зойка с Павликом несколько раз ко мне приезжали, после ссор с Русланом. У нее то под глазом фингал, то еще где… Уж я как ее уговаривала: «Ну зачем тебе этот драчун»? Ведь жить есть где — моя сестра, царство ей небесное, своих детей не имела, так комнату в коммуналке старшей племяннице завещала. А не хочешь в коммуналке, говорю, у меня оставайся, как-то разместимся — в тесноте, да не в обиде. Но она заладила: «Люблю Руслана, и все»! Пересидит несколько дней — и обратно, к нему… Я и махнула рукой: чай, не дате уже, живи как знаешь…

— На внука тоже рукой махнули? — не удержалась я.

-А что поделать? собеседница обиженно поджала губы. — Как раз Людка фортель выкинула, в Италию укатила. Я Олежку к себе забрала. А двоих детей мне на мою зарплату уборщицы не потянуть. Да и здоровье… Павлуша тогда еще совсем маленький был, разве я одна с такой крохой справилась бы? Осуждаете меня? Я неопределенно пожала плечами. Если скажу правду, собеседница может закрыться, но и врать не хотелось. Раиса Тимофеевна снова приложила платочек к глазам:

-Я уже и гробик для внучка заказала… Махонький… И костюмчик беленький на рынке купила. Красивый такой! Будет наш Павлуша лежать, как ангелочек. Правда, никто этого не увидит: у него личико все синее… Лучше крышку не открывать. «Репортер не должен принимать все близко к сердцу», — вспомнила я слова Вани Игнашина, борясь с тошнотой. Как представила себе четырехлетнего ребенка в гробике, с которого даже I нельзя снять крышку… Нет, напрасно взялась за этот репортаж. Нужно было сразу отказаться…

— Вы извините, мне уже за Олежкой в школу бежать нужно, он у нас первоклассник, — «любящая» бабушка поднялась и выжидательно посмотрела на меня.

Через полтора часа я уже сидела в кабинете инспектора опекунского совета. Нет, не ожидала узнать от этой пожилой, но стильной и ухоженной женщины что-то принципиально новое о близких погибшего ребенка. Просто хотела послушать, как случилось, что органы опеки и попечительства оставили без внимания явно неблагополучную семью. Но от того, что она мне поведала в первые же минуты разговора, голова пошла кругом.

— Зою Стаднюк я знаю давно, еще школьницей, — рассказывала инспектор. — Трудным подростком была… Еле окончила девять классов, поступила в ПТУ, но несколько месяцев не доучилась — пошла по рукам. Амы и сделать ничего не могли — она уже совершеннолетней была. Потом вроде замуж вышла, забеременела, родился мальчик, по-моему, Денис. Затем родились, если мне не изменяет память, Анжела, Снежана и Антон, а четыре года назад самый младший ребенок — Павлик.

— Вы уверены в этом? — ошарашенно переспросила я. Ничего себе поворот! Ведь я проговорила с бабушкой Павлика битых два часа, а она при всей своей словоохотливости даже не заикнулась об этих внуках!

— Уверена на сто процентов, — заверила меня инспектор. — Видите, даже имена всех детей помню.

— А где они сейчас?

— После развода муж Зои забрал Дениса себе. Она не возражала, мы — тем более. Квартирные условия у него неплохие, плюс хоть и небольшая, но стабильная зарплата. И мать на пенсии. С отцом матьчику было гораздо лучше жить, чем с непутевой мамашей. Затем Зоя постоянно заводила новых сожителей, от некоторых рожала… Подозреваю даже, что она подчас сама не знала, от кого забеременела. У нее начались запои, детьми совершенно не занималась. Каждый раз, когда мы приходили с проверкой, била себя в грудь и божилась, что бросит пить и станет больше внимания уделять малышам. На какое-то время действительно ситуация менялась к лучшему, но потом… В конце концов мы через суд добились лишения Зои родительских прав. Девочек у нее забрали и направили в детский дом. Сейчас они воспитываются в приемных семьях.

Комментарии запрещены.