WOMEN'S PLANS - журнал для женщин

Иоанна ведь приучила их к тайнам и к тому, что всегда выступала главной героиней своих невероятных историй. А впрочем, что скрывать? Она едет к сыну в Канаду. Почему бы ей и не остаться там? Она вдоволь нажилась в Польше, насмотрелась на все яркое, ничего нового уже не увидит. Ну да, в Польше уже нет треклятого социализма… Но при чем здесь это? Причина в другом, может, кому-то это и покажется смешным, — в несчастной любви. Проклятый блондин Марек до сих пор терзает ее внутренний взор, и выяснение с ним отношений ни на секунду не затихало в ее голове на протяжении всей дороги в аэропорт. Пани Иоанна с досадой отметила, что явилась на посадку слишком рано.

— Все из-за тебя, сукин сын! — в сердцах бросила она воображаемому Мареку. — Если бы не ты, я могла бы еще лишний часок поспать. Ну почему ты вечно портишь мне жизнь?

К счастью, при входе в здание аэровокзала оказалось превосходное кафе, и пани Иоанна, беспечно оставив рядом с пустым столиком свои громоздкие чемоданы, побежала за кофе и булочками с корицей. В принципе эти булочки могут остановить человека, даже когда он задумал расстаться с жизнью, ну хорошо — если не остановить, то во всяком случае отсрочить содеянное. Неторопливо попивая кофе, пани Иоанна подумала: мать ни за что не простит того, что она не взяла ее с собой в Канаду, ведь там живет не только младший сын Иоанны Роберт, но и родная сестра матери Тереза со своим мужем. Ну да ладно, переживет старушка, как-нибудь потом прогуляется к родственникам…

Иоанна закурила. Теперь-то все зовут ее Иоанна, а как артачились поначалу! Ведь родители дали ей при крещении три имени — Ирэна Барбара Иоанна. Мать предпочитала Ирэну, но сдалась под напором дочери — та хотела называться только Иоанной.

…Вот взять ее мать. Она сумела прожить нормальную жизнь с одним мужчиной — ее отцом, тихим, покладистым человеком, который мог безропотно проглотить жесткую несъедобную утку, даже посыпанную стиральным порошком вместо соли, — однажды приключился такой казус. И ничего — поцеловал жену, сделал восторженное лицо… И даже мучительное промывание желудка и чудовищное отравление не заставили его признать, что это не было божественно вкусно. Почему подобные вещи никогда не сходили с рук Иоанне? Она не посыпала утку стиральным порошком, а Марек все равно сбежал! Что надо было сделать, чтобы он остался? Только одно. И она этого не сделала.

На свою мать — пани Янину — Иоанна ни в чем не походила: та всю жизнь просидела за мужниной спиной. Отец Иоанны Ян Беккер до войны и после служил бухгалтером и даже получил должность директора банка в польском городке Груец, что неподалеку от Варшавы. Денег семье хватало: отец зарабатывал неплохо, поэтому мать могла приобрести и беличью шубку, и французские туфли, и самые дорогие духи, и превосходное нижнее белье. Может, мать справлялась с жизнью играючи, потому что у нее была прислуга? В доме в Груеце всегда было не меньше трех горничных: они и готовили, и убирали, и присматривали за маленькой Иоанной, у которой ни один день не проходил без подвига: она то садилась на осиное гнездо, то неслась наперегонки с соседской собакой, которая в результате ее кусала, то воровала из буфета конфеты — и падала с высокого стула. Мать Иоанны любила тишину и безделье, но дочь с рождения держала ее в тонусе. Ей нравилось всех шокировать, удивлять или вводить в заблуждение. Бездетные тетки Люцина и Тереза терпели ее выходки только потому, что она умела смешить даже в драматических ситуациях. Собственно, благодаря ее чувству юмора семья пережила войну и немецкую оккупацию, когда отец почти на год исчез. Иоанна поддерживала дух родни тем, что рассказывала всякие таинственные истории про клады, придумывая их на ходу. Еще она сочинила, как к ней ночью приходил ангел и сказал, что отец жив, просто прячется: ведь пан Беккер был по происхождению польский немец, а с такими нацисты обходились особенно жестоко, если те не соглашались работать на них. Отец Иоанны отказался. Откуда девочка знала, что отец жив? Знала — и все тут.

После войны семья переехала в Варшаву, богатая благоустроенная жизнь канула в Лету, да и общественный строй поменялся и теперь назывался какой-то непонятной «народной демократией». Бабушка, высокомерно подняв брови, называла этот порядок «охлократией», на что дед разводил руками и прикладывал палец к губам. Как бы там этот строй ни назывался, но семье Иоанны пришлось весьма остро почувствовать перемену: после просторного дома в Груеце они переехали в Варшаву и поселились в бывшей больнице, в так называемой сепаратке. Это были выдающиеся апартаменты: семиметровая палата, рассчитанная на одного человека, в которую входили из длинного коридора. Прямо в комнате находились кран с раковиной, а также стояли широкая кровать с тумбочкой, крошечный столик и стул; отец на ночь ставил раскладушку впритык к двери. И вот однажды в эти «роскошные апартаменты» к матери Иоанны явилась разгневанная возмутительным сочинением Иоанны учительница французского. Девчонка написала в школьной работе «Мой день», что ей подают завтрак прямо в постель! И это в тяжелейшие послевоенные годы, когда другие дети после школы работают, чтобы помочь родителям! Вошла, да так и застыла в дверях.

— Но ведь я написала правду, пани Ирэна, — оправдывалась девочка. — Тут можно подать завтрак только в постель!

Наверное, Иоанна пошла в какую-то неизвестную трудовую ветвь своей многочисленной родни, в которой перемешались польские, украинские и немецкие корни, потому что, в отличие от матери, ей всегда жутко хотелось работать.

Ну да, Марек всегда возмущался тем, что она не женщина, а трудоголик! И всегда подпевал ее матери, полагавшей, что желание женщины работать совершенно патологично, возможно, с этим стоило бы даже обратиться к врачу. Сама пани Беккер попыталась было устроиться в Варшаве секретаршей, но через три месяца заявила, что не позволит никому собой командовать и распоряжаться своим временем. В принципе мать была согласна на то, чтобы после школы Иоанну удачно сбыть замуж — и дело с концом, но в социалистической Польше прижилась эмансипация, стало модно девицам поступать в институты ради неведомо зачем понадобившегося высшего образования. И Иоанна поступила в Архитектурную академию. Впрочем, лето после окончания школы ознаменовалось не только сплошными экзаменами, но и тем, что 18-летняя Иоанна забеременела от брата своей подруги, Станислава Кюна, и тогда же, в июле 1950 года, вышла за него замуж. Станислав был чистеньким 21-летним мальчиком, аккуратистом и педантом — словом, полной ей противоположностью. Его отец, проректор Варшавского политехнического института, на дух не выносил шумную неряху Иоанну. Молитвы перед едой она не признавала, тарелку за собой, как принято в их семье, не мыла. Свекор с издевкой называл невестку «королевой». Ничего, время ему отомстило: теперь Иоанну именовали «королевой детектива» совершенно официально, а что касается мужа Станислава, то тот так и похоронил свои дарования на каком-то чахлом польском радио, хотя знал языки, был суперобразованным и небездарным.

Пани Хмелевская? — неожиданно раздался изумленный голос у Иоанны над ухом.

Она подняла голову. Господи, да она замечталась в аэропорту, у нее же вот-вот самолет! Вечно она витает в облаках!

Над писательницей стояла полная крашеная блондинка с дорожной сумкой, в спортивных брюках и всматривалась в Иоанну с таким восторгом, словно ожила статуя Богородицы.

— Матка Боска! Нет, я просто не верю своим глазам! Это в самом деле вы?

Пани Иоанна заставила себя улыбнуться своей фирменной заговорщицкой улыбкой, какой всегда оборонялась от поклонников. Сейчас, допустим, ей было не до улыбок, но почитательница не должна этого заметить, ведь Хмелевская — это психотерапия для всей страны! Иоанну обожают психиатры, ее не раз приглашали читать лекции в неврологические и психиатрические отделения больниц, в одной из них даже вручили шутливый диплом почетного доктора, потому что ее книги не просто приключенческие, они еще и смешные. Как в детстве Иоанна обожала смешить, так это с ней навсегда и осталось.

Не прошло и пяти минут, как благодаря громким восклицаниям неугомонной блондинки вокруг пани Хмелевской образовался плотный круг почитателей.

— Я должна вас поблагодарить, — тараторила потрясенная встречей блондинка. — Именно ваши книги помогли мне пережить развод!

— А мне — операцию!

— А мне — депрессию…

— …смерть мужа…

У пани Иоанны закружилась голова: ничего себе! Может, ей тоже стоит обратиться за помощью к собственным книгам? И она тоже сумеет благодаря им пережить свои несчастья? Однако ведь именно ее книги виноваты в том, что случилось с Мареком, да и вообще в ее личной жизни! Единственный муж не вынес даже первой повести Иоанны! Но не станешь же рассказывать такие вещи этим захлебывающимся от восторга женщинам?

Со своим мужем Станиславом Иоанна жила словно в аду, но ему-то было этого не понять! Он сидел у себя на варшавском радио среди интеллигентных людей, а приходя домой, хотел, чтобы и там все было чистенько и интеллигентно. Они ютились вчетвером с двумя детьми — в 1956 году родился их второй сын Роберт — в микроскопической «однушке», которую мужу дали на работе, и он ждал от жены того, чего обычно ждут от жены. Не понимал, что она, молодой архитектор, целый день носится по стройке по колено в грязи, собачится с рабочими на понятном им языке, проверяет вертикальность кладки и качество швов; посылает по матери присланный советский цемент совершенно негодного качества, клянчит у рабочих денег до получки, а они не хотят брать обратно, думая, что это такая взятка. А еще дети, ангины, уроки… Сутки напролет адская круговерть. А по ночам чертежи на гладильной доске, чтобы свести концы с концами. В обеденный перерыв весь отдел ее проектного бюро бросался по магазинам, чтобы хоть чем-то отовариться, и для Иоанны наступала тишина, о которой она мечтала. Ей никуда не хотелось бежать, просто посидеть бы в одиночестве… Иногда, глядя невидящим взором в окно сквозь сохнущие фикусы в кадках, Иоанна уплывала в какие-то непонятные фантазии. В тот день, когда она написала несколько строк своей первой книги, ей почему-то живо вспомнился их сосед в Груеце, доктор Голембиевский. Он имел трех дочерей, младшая из которых была писаная красавица. Почему-то воображение понесло Иоанну в странном направлении: ей подумалось: а что было бы, если бы такую завидную невесту покалечило взрывом? И она при этом потеряла бы один глаз, а лицо было бы обезображено? Правда, жених как честный человек все-таки должен жениться на ней, чего уж там! Взяв листок бумаги с незаконченным чертежом, Иоанна, едва поспевая за разворачивающимся в ее воображении устрашающим сюжетом, записывала страшную историю дочери пана Голембиевского, пока коллеги не вернулись с обеденного перерыва. Постепенно Хмелевская вошла во вкус и каждую свободную минуту стала записывать продолжение истории, спасаясь таким вот странным способом от скучищи проектного бюро, да и вообще от непосильного стресса бытовухи, с которым не могла справиться. Так случайно и написала почти целую повесть, вот только закончить никак не могла — не знала, как выпутать девушку-инвалида из все новых и новых душераздирающих передряг.

— Хочешь, я тебе свою повесть почитаю? — однажды не выдержала Иоанна.

У мужа прямо глаза из орбит вылезли. В принципе она его понимала: в доме бардак, немытая посуда, непришитые пуговицы, а она ухитряется писать какую-то там повесть? Кроме того, Станислав Кюн, литературно образованный и очень начитанный человек, порывался писать сам, да все руки не доходили. Так что читала Иоанна про несчастья панны Голембиевской при гробовом молчании мужа.

— Ты больная, — в конце концов резюмировал Станислав. — Уверен, если бы это услышал психиатр, тебя бы упекли…

Самое интересное, что Станислав действительно не поленился обратиться за консультацией к психиатру, знакомому своей сестры Ядвиги, доктора-терапевта. И уважаемый врачеватель душ заявил, чтобы Станислав ждал беды: обычно с таких фантазий начинается нервное расстройство, а то и галлюцинаторный психоз!

Их взаимомучительство кончилось в 1964 году, когда они наконец развелись, потратив друг на друга лучшие 14 лет.

Однако, видимо, галлюцинаторный психоз у Иоанны все же развился, потому что, как только они с мужем расстались, ее уже никакими силами нельзя было оторвать от фантазий, которые она с упорством графомана принялась записывать, придумывая тайны и детективные истории, якобы происходившие прямо посреди серых будней с ее друзьями и знакомыми. Тетка Люцина, работавшая тогда в профсоюзном издательстве, прочитав первую рукопись Иоанны «Клин клином», хохотала до упаду и посоветовала ее издать. Да кто ж такое возьмет? Но главный редактор журнала Przekroj Мариан Эйле, знакомый Люцины, вдруг пришел в восторг: «То что надо!» И направил Иоанну в издательство Czytelnik. Уморительная там вышла сцена!

— Вы, наверное, пришли уборщицей устраиваться? — участливо спросила редакторша пани Шиманска у робко переминающейся с ноги на ногу на пороге Иоанны. Та была в старой, замурзанной графитом юбке, древней блузке, на которой не хватало пуговки, и в сандалиях на босу ногу; в руках женщина держала авоську с зеленью, картошкой и хлебом.

— Я принесла рукопись, — промямлила Иоанна. — Вот. Может, посмотрите? Мне пан Эйле порекомендовал обратиться.

Пани Шиманска в шоке отпрянула, но рукопись взяла. Совет одеться поплоше Иоанне дал сам Эйле, иначе Шиманска — видимо, его тогдашняя ревнивая пассия — решит, что он хочет оказать протекцию очередной понравившейся девице, и, не читая, выкинет текст в мусорную корзину.

«Клин клином»напечатали, а потом стали печатать новые и новые книги, благо писала Иоанна легко и никогда не задерживала рукописи. «Подозреваются все», «Крокодил из страны Шарлотты», «Что сказал покойник», «Лесь»… Несмотря на то что книги расходились мгновенно, она вовсе не стала миллионершей — социалистическая Польша это вам не Америка. Несколько лет еще пришлось надрываться в различных проектных бюро, и все равно денег не хватало.

Ты нас всех сдала, подобно сталинским чекистам! Мы хотим, чтобы ты понимала, — ты играешь с огнем!

Иоанна испуганно попятилась, увидев однажды поздним вечером у дверей своей квартиры чуть ли не всю свою рабочую мастерскую: и чертежника Стефана, и проектировщика Витека, и Каспера с Весеком, и свою любимую подругу Алицию. Лица были злые. Как раз вышла книга Хмелевской «Подозреваются все», в которой она преспокойно вывела своих сотрудников и приятелей, как они есть, под их именами и с их реальными характерами, а вот страшное преступление, конечно, придумала. Господи, да где же у людей чувство юмора? Иоанна стояла перед ними заспанная, в халате, в комнате спали дети, в коридоре, как назло, опять перегорела лампочка. Драгоценная Алиция, с которой они столько лет проработали вместе, яркая красавица-брюнетка, наступала на Иоанну, вытаращив горящие глазищи, и орала, что подаст в суд прямо сейчас. Хотя в принципе на дворе стояла ночь. Мужчины вели себя тише, но убитый в романе Столярек шипел:

— Как ты смела про меня такое сочинить? А если мать прочтет? А если ты накликаешь?

Напрасно перепуганная Иоанна их успокаивала, мол, ребята, в начале книжки ведь написано — высосано из пальца, все совпадения случайны, просто буйство моего распоясавшегося воображения… Утихомирила друзей только водка, припасенная Иоанной для семейного торжества, и клятвенные обещания, что больше никогда она с ними так не поступит; и между прочим, пришлось простить злодею Столяреку его должок — три тысячи злотых. Собственно, именно поэтому Хмелевская и выбрала его жертвой — злилась, что долго не возвращает деньги, подлец!

Честно говоря, Иоанна была обескуражена — так тупо отнестись к ее творчеству! А она не умеет писать по-другому! Ей надо детали списывать с натуры. Хотя за свою любовь к правдивым деталям Иоанна не однажды поплатилась дружбой. Тетка Люцина целых два года не разговаривала С племянницей, после того как обнаружила себя в ее книгах! А подруга детства Боженка, толстая очаровательная Боженка, даже подала в суд! Дело кончилось смешно, потому что судья во время перерыва, озираясь, как девчонка, — не видит ли кто — вместе с какими-то судебными бумагами подсунула Иоанне подписать книгу! Оскорбленная этой сценой Боженка с руганью выскочила из суда, тем самым положив конец делу.

Словом, книги, спасавшие в трудную минуту ее поклонниц, подложили-таки ей хорошую свинью в личной жизни, а отказаться от вспыхнувшей страсти писать Иоанна не могла… Еще бы! У всех проектировщиков на свете за окном серое утро и перспектива весь день лазить в грязи по стройке, а потом облаивать ошибки чертежей и расчетов в конторе, а у Хмелевской — загадочные убийства, расследования, общение с мафией фальшивомонетчиков, бегство от милиции на Багамские острова — словом, жизнь…

Увы, у Иоанны сложилась незавидная репутация женщины, которая не взглянет в сторону мужчины, да и кого бы то ни было, бескорыстно: все потащит в свои книги. Ее любовник, лодзинский милиционер Януш Новак, считал, что Иоанна подкапывается под него, собирая компромат! А ее детективы, мол, просто уловка — так, для отвода глаз. Иначе зачем ей понадобилось знать, как расположен лабиринт кабинетов в милиции, кто в каком чине и где сидит? На доводы Иоанны, что это нужно для художественной правдивости, он чихать хотел. Другой любовник, с которым Иоанна продержалась вместе несколько лет, — прокурор Войтек Бялый с бычьей шеей и орлиным носом, словно приклеенным к худому лицу, — недоверчиво закатывал глаза к потолку, когда она, как все женщины на свете, иногда говорила ему, что да, она его действительно любит. Наверное, Иоанна вела себя неправильно: ей бы борщи варить и утку хоть бы и стиральным порошком посыпать, но только не делать того, что она делала. Множество дней, когда Иоанна не ходила в свое проектное бюро (а такое бывало), начинались с того, что она умоляла Войтека взять ее с собой в суд! Там Иоанна только первое время сидела тихо, записывая каждое слово. Потом начала вмешиваться в правосудие и в работу Войтека. А какому мужчине это понравится?

— Говорю тебе, эта Стефча сама ему отдалась, никто ее не насиловал! Ты только посмотри на нее! Она и с бульдогом справится, не то что с этим заморышем! — вопила Иоанна своему прокурору после очередного слушания. Женщина она азартная и иногда приволакивала в дом ящик импортного коньяка, делая его ставкой в пари с Войтеком, чем кончится дело. Однажды застала любовника под грязной лестницей в здании суда, где тот подробно инструктировал адвоката, как тому строить свою жалкую речь, чтобы обвинитель, то есть Войтек, выиграл дело, а вместе с ним и Иоаннин коньяк. Возможно, благодаря подрывным усилиям Войтека адвокат посвящал часы своих разглагольствований, дабы открыть тайну, с какой целью Стефча и ее беспутная подружка ходили в магазин деликатесов; после долгих прений выяснялось: чтобы купить кило смальца! Однажды возмущенная всем этим безобразием Иоанна отмочила совсем невероятный номер: после того как красное пятно на шее все той же Стефчи было признано судом следом варварского изнасилования, Хмелевская в коридоре, когда вышли Войтек, адвокат и публика, оттянула ворот водолазки и стала демонстрировать незнакомому пожилому пану, оказавшемуся рядом, точно такое пятно от Войтекова страстного поцелуя на своей шее, громко восклицая: «Меня вот тоже вчера изнасиловал любовник. Я могу подать в суд?» Сатирическую телевизионную пьесу, которую Иоанна написала по делу Стефчи, увы, никуда не взяли; редакторы хохотали до упаду, перепечатывали, уносили домой, распространяли в списках, при этом все как один полагали, что их снимут за подобное богохульство против польской судебной системы.

Но разве все это означало, что она не способна относиться к своему мужчине просто как женщина? Ни один из ее любовников почему-то упорно в это не верил.

…Объявили посадку на самолет в Монреаль. Пани Иоанна отодвинула чашку с давно допитым кофе, прислушалась и не тронулась с места. Начало посадки на трансатлантический рейс означало, что все пассажиры уже сдали багаж и прошли паспортный контроль, а пани Иоанна продолжала сидеть все в том же кафе при входе, окруженная плотным кольцом поклонников, которых становилось все больше и больше. Преобладали, правда, поклонницы. Непостижимым образом чуть ли не в каждой женской сумке оказывался тот или иной роман Хмелевской, и пани Иоанна все подписывала и подписывала их. Господи, сколько же женщин берет с собой читать ее книги в самолет! Она давно могла бы брать процент с авиаперевозчиков!

— Мой самолет улетает! — резонно заметила пани Хмелевская, указав пальцем вверх, откуда доносился голос.

— Да вы успеете, — махнула рукой дамочка в цветастом шарфике. — Вас-то они подождут, — и подсунула очередную книжку.

Прекрасно понимая, что едва ли кто-то станет ее ждать, Хмелевская неторопливо подмахнула книжку и заказала четвертую чашку кофе. В принципе врачи давно говорили, что ей не стоит им увлекаться, но кто же слушает врачей?

— Как научиться писать, как вы, пани Хмелевская? — робко спросила какая-то девчонка в кедах, с жиденьким хвостиком и заплечным мешком. Всегда найдется такая дурочка, которая пробует перо и хочет писать как Хмелевская, у нее в самом деле уже появилось немало подражательниц в стране.

— Для этого всего лишь надо быть такой же дурой, как я! — искренне ответила пани Иоанна, закуривая очередную сигарету, хотя официантка и так не успевала менять пепельницы.

Девчонка растерянно заулыбалась, не зная, как реагировать.

— Но ведь у вас же слава… — пробормотала она.

— Слава у пани Беаты Тышкевич, — отрезала Хмелевская.

— Так вы ее знаете?! — хором прокричали поклонницы.

Да, Иоанна ее знала, так как в последние годы они часто встречались на всевозможных приемах, в Доме актера, на юбилеях. Ведь пани Хмелевская наконец-таки пробралась в богемную писательскую среду — после того как тираж ее книг перевалил за миллион и фильм по ее роману «Клин клином», переименованный в «Лекарство от любви», имел огромный успех. Наконец-то она избавилась от чертежного халата и рабочего комбинезона для стройки, бросила чертово проектное бюро и смогла заняться только написанием книг; у нее наконец появилась возможность покупать себе элегантные вещи. Говорят, она даже стала неплохо выглядеть с новой стильной стрижкой, в модном бирюзовом костюме с пряжкой и в высоких сапогах. До этого Иоанна всю жизнь пробегала в джинсах и майках и не знала, где покупают тушь для ресниц. Но личная жизнь-то опять не ладилась! Давно уже канул в Лету прокурор Войтек, его сменил блондин ее мечты — красавец Марек Новицкий, высокий, романтичный, чем-то похожий на Гэри Купера. В этого человека, случайно встреченного тоже, между прочим, в суде, Иоанна имела глупость влюбиться совершенно бесповоротно, и любая попытка борьбы с чувством кончалась ее полным поражением. Кстати, с него был частично списан герой «Романа века», но, ясное дело, только в общих чертах, в жизни все было совершенно иначе.

Марек раньше служил в органах, о чем любил многозначительно упомянуть, но в конце 70-х в свои 50 с лишним уже числился то ли в отставке, то ли на пенсии. У него осталось много знакомых в партийной элите, и благодаря именно Мареку Иоанна относительно спокойно пережила сложные 80-е годы, пока страна проходила через хаос и беспорядки. Марек оградил ее от каких бы то ни было соприкосновений с взбунтовавшейся «Солидарностью», хотя многие писатели и ее новые знакомые в нее входили. Что делать? Иоанна всегда испытывала слабость к мужчинам с респектабельной внешностью, волевым подбородком и твердым выражением глаз. Но что кричал этот красавец, стоило ей только усесться за пишущую машинку?

— Не желаю видеть такое выражение лица! Для меня у тебя такого выражения морды не будет. Вот испорчу тебе сейчас это настроение!

И ведь портил! Однажды ее несчастную дребезжащую старушку — пишущую машинку — в сердцах выкинул прямо в окно с четвертого этажа и она чуть не убила пробегавшую черную кошку! Что правда, то правда: пока Иоанна писала, вокруг нее все летало и падало… Сыновья давно привыкли, впрочем, они при Мареке уже учились в институте и жили сами по себе, но красавец блондин не желал мириться с творческим бардаком вокруг Иоанны. С тем, что зажженная сигарета у нее иногда падала в блюдо с салатом; днями стояла гора немытой посуды; забытая в духовке сгоревшая утка неделями воняла. Лежавшие в беспорядке листы очередной рукописи занимали весь обеденный стол, а другой, письменный, в комнате — это неприкасаемый детский, когда никаких детей давно нет. Ненавистные Мареку рукописи обладали особой летучестью и часто порхали по комнате, подобно бумажным змеям, а Иоанна с привычными криками и проклятиями гонялась за ними, чтобы призвать к порядку. Вся квартира, включая цветы в горшках, была в бумажках с важнейшими записями, например: «Инт. чтв 17:30». Это означало, что Иоанна собиралась дать кому-то какое-то интервью, видимо, в четверг в 17:30. В какой четверг, какого месяца, где? В общем, с новой ролью известной писательницы Иоанна справлялась куда хуже, чем с ролью проектировщика, и вечно всюду опаздывала, путала места, названия издательств, желавших поговорить с ней. Марек не работал, но становиться ее добровольным секретарем ни за что не желал.

А что он вытворял публично, Йезус Мария! На дружеских посиделках в ресторанчике Союза писателей, на которых присутствовали и Лем, и Ружевич, те, кого она боготворила, любезно подняли бокал в ее честь:

— Давайте выпьем за нашу королеву иронического детектива! — так Хмелевскую называли в Польше, и ей это нравилось.

Подняв бокал, Иоанна вспыхнула от гордости, чокнулась со всеми присутствующими. В этот самый момент сидевший рядом Марек сильно толкнул ее под локоть, и она облила красным вином свое нарядное светлое платье. И залилась слезами прямо при всех, не сумев все обратить в шутку. Паны писатели переполошились, повскакивали с мест, побросали вилки и стали совать ей свои носовые платки. Остервенело повернувшись к Мареку, чтобы двинуть ему по физиономии — ведь он наверняка толкнул ее специально, — она утонула в его безмятежном взгляде: ее герой не беспокоился и не суетился, а достав откуда-то булавку, просто приколол чистый платок, прикрыв пятно на платье, и таким образом Иоанна оказалась в слюнявчике.

Марек был тем еще гадом, но она все ему прощала, таскала его с собой за границу — во Францию, в Данию, Германию и даже в СССР — за свой счет, покупала ему шмотки, оплачивала репетиторов его бестолкового сынка. А Марек наглел. И наконец — а шел 1985 год — ее терпение лопнуло. К тому же в Кракове на встрече с читателями случилось нечто: она вышла из зала взять что-то из кармана пальто и вдруг услышала знакомый шепот из-под лестницы, где обычно курили:

— Да она же алкоголичка, вы что, не видите? Каждый день ее, пьяную, откачиваю, измотался уже…

Это был Марек.

Иоанна не кинулась на этого скота прямо под лестницу, нет, она провела встречу, заметила, как Марек вошел в зал, поддерживая под локоточек пышногрудую молодую красотку… А через три часа в мутном от табачного дыма зале краковского казино пани Хмелевская проиграла в покер Марекову машину — все равно три четверти за нее заплатила она, — Мареков серебряный портсигар, привезенный ему с Кубы… Она проиграла бы и его самого, если было бы можно. В три часа ночи, освежившись русской водкой в компании партнеров, Иоанна распевала во все горло песни Марыли Родович, и Марек ей был в тот момент, как пьяному море.

Блондин ее мечты не стерпел нанесенных ему оскорблений: лишившись машины и портсигара, встал и гордо ушел. Ей-богу, Иоанна не думала о таком финале и растерялась. Она осталась наедине со своей пишущей машинкой и разваливающимся хозяйством, затопила соседей, забыв выключить воду; разбила колено, ударившись обо что-то в темном коридоре с перегоревшей лампочкой. Сыновья разлетелись: один жил с семьей в Алжире, другой — в Канаде. И вот в ее жизни внезапно наступил покой и… ее поразила жуткая гробовая тишина. В зеркале отражалась далеко не молодая тетка с седеющими, давно не крашенными волосами и дикими от бессонницы глазами; а ведь Иоанне вот так незаметно стукнуло 55 лет, она же с 1932 года! Хотя всем вокруг врет, что с 1942-го. Кто сказал, что от любви страдают только молодые? Вот она, Иоанна Хмелевская, — лучшее тому опровержение. Когда Марек ушел, она стала пить, курить и целыми днями просиживала у телефона в ожидании его звонка. Отменяла все встречи с читателями. Почти перестала писать… В какой-то момент ее наповал сразила мысль, что у нее никого больше не будет, в смысле — мужчины. В общем, доведя себя до ручки, Иоанна решила уехать к сыну. Хватит сидеть тут одной и сходить с ума! Повидает невестку, внучку, тетку Терезу, а там видно будет. Может, останется там навсегда.

…Просидев четыре часа в варшавском аэропорту, пани Иоанна вернулась на такси домой. В какой-то момент она отчетливо поняла, что ни в какой Монреаль ей не нужно. Она ехала обратно, почему-то пребывая в полной уверенности, что Марек вот-вот ей позвонит, нельзя же, чтобы она была в это время в воздухе! Открывая ключом дверь, пани Хмелевская мысленно заключала пари с самой собой, что Марек позвонит ей сегодня до полуночи. На что спорим? На золотой портсигар: она купит его себе, если выиграет. Бросив нераскрытый чемодан у порога и плеснув себе чаю в чашку, она стала ждать звонка. И вскоре почувствовала, как у нее все коченеет в области сердца, — ощущение внезапное и очень неприятное, словно замерзает кровь, а сама она превращается в неподвижную окаменевшую колоду.

Это оказалось не что иное, как инфаркт. Приехавший молодой доктор пытался увезти ее в больницу, но в итоге сдался под напором упрямой пациентки и только категорически запретил вставать с постели. Какая больница? Вдруг Марек позвонит!

Выздоровев и осознав, что с ней произошло, пани Иоанна поняла, что так и не позвонивший ей больше никогда Марек, скорее всего, спас ее от смерти. Что с ней было бы во время 10-часового перелета в Канаду с развивающимся, как показала электрокардиограмма, уже сутки инфарктом?

…Марек оказался последней серьезной любовью пани Хмелевской. После этого она влюблялась в лошадей на скачках, в собак, кошек, внуков, но не в мужчин. При Мареке она писала в основном детские книжки, потому что не могла потянуть более серьезные эмоционально, но в 1990 году окончила очередной детективный роман «Бесконечная шайка» и поняла, что снова в форме. Из своего богатого жизненного опыта она сделала вывод: женщине позволено одно из двух — или жить, или писать. Третьего не дано. При мужчинах ей всегда приходилось писать между делом, в свободное от жизни время — по ночам, в обеденный перерыв, запершись в ванной и отговорившись расстройством желудка, пока очередной кумир был милостив по случаю ее очередного задабривающего подарка… Теперь ей никто больше не мешал — и почти каждый год до самой своей смерти 7 октября 2013 года Иоанна Хмелевская выдавала по книге.

Однако, рассказывая про приключения молодости своей любимой внучке Монике, дочери младшего сына, 81-летняя Иоанна призналась:

— Вот теперь самое время, чтобы Марек вернулся, я наконец стану идеальной женой. Я совершенно пуста, мне больше не о чем писать; у меня есть посудомоечная машина и прислуга. Может, поищем его через «Фейсбук», а?